Страна Энегг

Объявление

Jrnz.hm e; yfcnegbk? f vs dc` nt ;t///~

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Страна Энегг » Про заек » Все мы писали понемногу, чего-нибудь и как-нибудь


Все мы писали понемногу, чего-нибудь и как-нибудь

Сообщений 1 страница 8 из 8

1

Рассказик, написанный во время аспиранского семинара по философии прошлой зимой.

----- Шарлатанка -----
- Порча на тебе, дорогая. Сглаз великий! – я смотрела на белобрысую корову напротив, она мяла в руках платочек и хлюпала носом.
- Знаю, это Ленка – вобла сушеная, овца. Ненавижу, - всхлипнула блондинка.
- Не бойся, дам я тебе лекарство, да заговор волшебный, да сбор целебный. Если делать будешь все, как я скажу, и от этого сглаза избавишься, и новый не пристанет, - я напустила на себя таинственный вид и старалась говорить как пристало заправской колдунье.
- Это Ленка всё, - блондинка шумно высмаркалась, всколыхнувшись всем своим немалым телом. – Это из-за нее ни один мужик в нашем отделе на меня не смотрит.
- Может так, а может и нет. Ты не о виновнике думай, а о своем исцелении, - не сглаз на этой корове, а лишний вес. Это ж надо в неполные двадцать шесть превратить себя в эдакий коллос на слоновьих ногах. – Перво-наперво вот что сделай, каждый день с утра час и два перед сном ходи вокруг своего дома и про себя повторяй: «Умница я да красавица, ни  одно зло ни в меня, ни в мой дом не войдет. Аминь!» Поняла?
- А долго это делать? – блондинка посмотрела на меня таким жалостливым взглядом, что меня передернуло.
- Три месяца и три дня! – жестко сказала я. – Ты кем работаешь?
- Менеджером, - проблеяла блондинка.
- Так...Значит столовая общая, - я задумчиво тасовала колоду карт, - На работе не ешь. Сглаз очень легко через пищу внутрь человека проникает.
- А как же? – блондиночка растерянно хлопала глазами.
- А вот так. Ты от сглаза избавиться хочешь? – под моим строгим взглядом девица сникла. – То-то же. Я тебе сейчас сбор целебный дам, заваривай по три ложки на стакан кипятка и каждый день на ночь пей, - это спасибо моей бабушке, она меня научила этот сбор из трех аптечных смешивать, отличный очищающий сбор получился. – Следующее, сглаз в волосах держится да через кожу впитывается, так что сходи к цирюльнику да постригись коротко, а на лицо пудру клади. Запомнила?
Блондинка кивнула, ей явно было жалко расставаться с блестящим носом и длиннющей косой, хотя выглядела она с ней как колхозная баба-доярка. Я достала из ящика стола матерчатый мешочек со сбором и отдала девице. Из другого ящика достала красивую финтифлюшку на кожанном шнурке.
- Вот тебе амулет, носи на шее не снимая, а каждый раз, когда в зеркало себя увидишь, повторяй: «Красивая да статная, всем молодцам приятная». Все уразумела?
- Да, да, спасибо вам большое, сделаю все как вы сказали, - затараторила блондинка.
- Двести баксов с тебя, красавица, - я приняла поданные мне деньги и пошла провожать гостью до двери. Уже закрывая за ней, я ей сказала: - Через три месяца и три дня на четвертый придешь ко мне с подарком.
- Каким? – удивилась девица.
- Мелочь какую-нибудь принеси, только не съедобную. Я твое исцеление закреплю. Да, и мой телефон с адресом не давай никому, - блондинка кивнула и наконец-то ушла.
Я закрыла за ней, и почти сразу в дверь позвонили. Неужели эта корова что-то забыла?! Нет, на пороге стояла моя соседка.
- Здравствуй, Машенька. Извини, я снова к тебе, у меня мука кончилась, а сбегать в магазин до прихода мужа не успею. Одолжишь?
- Конечно, без вопросов, - мы прошли на кухню. Я достала муку и стала пересыпать в небольшую банку, соседка пристроилась на табурете.
- Всё ходят к тебе, ходят, - со вздохом сказала она, - дуришь ты народ, а тебе верят. Из тебя потомственная ведьма, как из меня балерина.
- Да что вы, - я подала ей муку, - люди хотят быть обманутыми, а я им в этом помогаю с пользой для себя.
- Шарлатанка ты, Машка. Шарлатанка, - усмехнулась соседка.

Закончился отпуск, длинный преподавательский отпуск, а вместе с ним и моя подработка ведьмой. В университете начались занятия, на которые я теперь ездила на собственной машине. И носила я теперь не расшитые бисером хламиды, а строгий костюм, как и подабает молодой преподавательнице психологии.
Как-то октябрьским вечером в мою дверь позвонили, я открыла и увидела ту самую блондинку, и вспомнила, что сама велела ей прийти, очень уж хотелось посмотреть на реультат. И он был! Худенькой она, конечно же, не стала, но у нее появилась талия и, вообще, формы стали пикантными в противовес той бесформенности, которую я увидела в нашу первую встречу. Короткая стрижка чрезвычайно ей шла; а в глазах появились задор и уверенность – аутотренинг сработал блестяще. Она рассыпалась в благодарностях, рассказывала, что на нее стали обращать внимание, - что, на мой взгляд, совершенно не удивительно, - как здорово изменилась ее жизнь. Уходя она сунула мне в руку серебрянное колечко. Стоя одна в коридоре, я разглядывала витиеватый узор и думала – да, я настоящая шарлатанка!
16.02.2005

0

2

Этот рассказ был написан в декабре прошлого года для конкурса на Вивасвате, некоторых персонажей этого рассказа вам еще предстоит встретить здесь на форуме, да и раньше вы с ними всречались.  ;)

----- Зимняя дорога -----
Лошадь попала копытом в скрытую под покровом снега ямку и сломала ногу. Шаная полетела в снег. Встав и отряхнувшись от густо облепивших ее меховую одежду и кожистые крылья снежинок, она заглянула в большие грустные лошадиные глаза полные боли и тоски. В сердце шевельнулось изрядно подзабытое чувство жалости. Шаная вынула из висевших на боку ножен меч и одним ударом перерубила лошадиную шею.  С усилием вытащив лезвие, женщина бросила меч на снег. От него поднимался легкий прозрачный пар. Белый снег окрасился красным. Кровь. Как много видела ее в жизни Шаная, сколько пролила сама, а вот животное - верного коня - было жаль, даже до слез, если бы Шаная не разучилась плакать многие годы назад.
   Она постояла над трупом коня посреди заснеженной равнины, вглядываясь в далекий лес, где пролегала одна из старых дорог к столице, дорог по которым редко ездили купеческие караваны и ходили одинокие путники. Регент вглядывалась в тяжелые свинцовые тучи нависшие над ее королевством. Зима вступила в свои права и утро стало неотличимо от вечера. Со вздохом Шаная убрала меч и отправилась в путь через поле, жалея лишь о том, что одела в дорогу простые зимние сапоги и не прихватила снегоступы. Регент спешила в столицу на ежегодный зимний бал, который должен был начаться поздним вечером, она сама его давала каждую зиму вот уже много лет, следила за приготовлениями народных гуляний, лично занималась благотворительностью в пользу самых бедных жителей своего королевства; в этот год все сложилось иначе. Ее срочно вызвали к войскам на границу и она, привычно не взяв эскорт, отправилась в путь. Проблема не стоила выеденного яйца и Шаная лично отрубила голову тому болвану, который оторвал Регента от важных государственных дел. Такие показательные казни Регент предпочитала проводить собственноручно, дабы все молодые командиры, не видевшие периода завоеваний, знали - она не нежный цветок на клумбе, а прошедшая войны, закаленная огнем походных костров начальница. Хозяйка. И жизни их ничего для нее не стоят.
   Занятая такими размышлениями, Шаная миновала поле и вступила под ветви вековых елей. До дороги оставалось не более пятнадцати минут ходу. Яростно прокладывая себе путь через чащу, отодвигая лапы елей, с которых ежесекундно падали на нее шапки снега, женщина выбралась на дорогу и прислонилась к дереву, чтобы немного отдохнуть. Ее волосы падали на лоб беспорядочными прядями, выбившимися из походной прически, прилипали к щекам - слева черные, справа золотые. Переплетение ее длинных двухцветных волос в косу, уложенную вокруг головы, рождало поистине великолепный узор. Одна радость - светящийся над головой нимб испарял снег быстрее, чем тот мог коснуться головы Регента. Именно волосы придавали ее суровому лицу женственность. Шаная прикоснулась рукой в теплой меховой варежке к маленьким рожкам на лбу. Они всегда ныли в непогоду. Женщина чувствовала - скоро будет снежная буря, надо бы засветло добраться до пригородов и там взять лошадь. Шаная пожалела, что пренебрегла эскортом. Она попыталась раскрыть белые кожистые крылья и болезненно сморщилась - крылья замерзли и лететь даже на короткие расстояния не представлялось возможным.
   Шаная оттолкнулась от дерева и зашагала по дороге. Снег скрипел под ногами. Дорога была практически не расчищена, высокие сугробы возвышались по краям, ветви елей нависавшие как шатер, делали дорогу похожей на сумрачный коридор. Шаная поежилась. Вскоре она увидела в вдалеке одинокую фигуру путника в теплом дорожном плаще мышасто-серого цвета. Человек шел немного сгорбившись и тяжело налегая на посох. Рассудив, что вдвоем коротать неблизкий путь будет веселее, Шаная ускорила шаг. Опять же, выдавалась прекрасная возможность пообщаться с одним из ее подданных, а Шаная очень высоко ценила такие беседы, ибо не без основания считала, что лучшие доносчики выходят из добросердечных и бесхитростных простолюдинов.
   Приблизившись на достаточное расстояние, Шаная крикнула путнику, чтоб тот остановился. Тот действительно встал как вкопанный и медленно обернулся к ней. Преодолев последние метры бегом, Регент сорвала с головы незнакомца капюшон и сама застыла. Через мгновение она уже прижимала к горлу старика обнаженное лезвие меча.
   - Я знаю тебя Мэг-Ти Ордари, - холодно сказала женщина и ядовито добавила, - бывший Великий Инквизитор, бывший глава Ордена Драконов Всевышнего.
   - И я знаю тебя, Регент, - вторил ей старик. На его лысый череп, покрытый старческими веснушками, падали снежинки, застревали в седых бровях. Взгляд его был спокоен и непреклонен, он не пытался сопротивляться, только крепче сжимал в руке посох в бессильной ярости.
   - Мои шпионы потеряли тебя из виду десять лет назад. Зачем ты вернулся? Ты же знаешь, что за твою голову я назначила награду, - Шаная не спешила убивать безоружного собеседника, хоть он и был ее врагом вот уже более двадцати лет и она люто его ненавидела.
   - Я хочу увидеть столицу, - вздохнул Мэг-Ти. - В последний раз, Регент. Я стар, я чувствую ледяное дыхание смерти на своем затылке.
   - Это просто ветер, - усмехнулась Шаная, не отнимая мча от горла бывшего инквизитора.
   - Нет. Я знаю, что скоро умру.
   - Где ты скрывался все эти годы, презренный пес? - спросила Шаная, она убрала меч в ножны и двинулась по дороге к городу, решив, что всегда успеет убить старика, а разговор поможет скоротать время, да и ей было в правду интересно, что поведает глава когда-то могущественного духовного ордена ею же и уничтоженного. Мэг-Ти поспешил за ней.
   - Это надо понимать, как разрешение войти в город? - спросил старик не без доли иронии, но Шаная выразительно покосилась на свой меч, и он сник. С тоской окинул Мэг-Ти взглядом серое небо, молчаливое и холодное. - После того, как ты уничтожила мой орден семнадцать лет назад, я многие годы скитался, скрываясь от твоих шпионов. Но нигде я не находил убежища. Правители соседних королевств слишком боялись тебя и твоей, незнающей страха и поражений, армии, они не укрывали меня в своих землях. Мне на помощь пришла женщина... Даат. Ты ведь помнишь ее? Она недолгое время провела при твоем дворе. Она указала мне, где скрыться. Я ушел в Озерный Город. Он находится в тропиках. Встает из вод теплого ласкового моря, переливаясь всеми цветами золотого, фиолетового и красного. Между зданиями там подвешены гладкие помосты из зеленого камня с янтарными перилами; сложная система мостов, крытых галерей и лестниц объединяет весь город; между вечно движущихся плавучих садов бесшумно скользят гондолы. Одни лестницы спускаются к самой воде. Другие поднимаются на самый верх и их белые резные перила искрятся в лучах солнца. Он прекрасен в своей неземной красоте, - Мэг-Ти мечтательно вздохнул, взгляд его затуманился. - Озерный город издревле был монастырем. Туда стекались люди всех конфессий и те, кто не исповедовал никакой веры. Здесь их ждут покой и тишина, ибо каждый приходя в этот город дает обет молчания. С каждым годом город погружается в тишину и молчание. Дети родившиеся здесь говорить просто не умеют. Я стал там настоятелем, кем и являюсь до сих пор.
   - Забавная байка, - Шаная криво усмехнулась. - Хорошо врешь. У вас - церковников, это всегда отлично получалось.
   - Я не могу лгать. Тем более не могу лгать тебе, держащей в руках мою судьбу, - обреченно произнес Мэг-Ти, голос его был глух и безжизнен.
   - Ай, - Шаная отмахнулась, - не пытайся меня обмануть этими красивыми речами. Ты не выторгуешь у меня свою жизнь.
   - Да, Регент, ты всегда была скора на расправу, - кивнул головой инквизитор, тяжело опираясь на посох. Ему с трудом давался тот темп, в котором шла Шаная, она была моложе его почти на тридцать лет.
   - А кто меня к этому вынудил? Не ты ли со своими сумасшедшими фанатиками? - зло сказала женщина сквозь зубы. - Это ведь ты тогда натравил горожан на мою семью. Из-за тебя моих родителей жестоко убили у меня на глазах. И ты будешь говорить мне о расправах?
   - Да, я сделал это. Твои родители были слишком богаты. Ты была лишь поводом. Они приютили в своем доме найденыша, разительно отличающегося от обычных людей, чем не предлог? - казалось, к инквизитору вернулась былая уверенность и сила. Голос его стал громче, плечи расправились.
   - Мне было семнадцать лет, - глухо ответила Шаная. - Это было двадцать три года назад, но я помню все так, будто это было вчера. Их разорвали на куски живьем. Я видела это своими глазами. Они отдали свои жизни, чтобы спасти мою.
   - На беду всем нам, - вторил ей инквизитор.
   - На беду? - Шаная рассвирепела. - Я захватила власть в королевстве всего за три года. Через десять лет моего правления моя страна увеличила свою территорию втрое, экономика самая развитая, практически нет бедных, практически нет преступников, нет эпидемий и голода. И ты говоришь - на беду?!
   - Ты залила кровью всю страну, ты подчинила другие. Ты заставила всех бояться тебя. На страхе держится твоя корона. Ты убила королевскую семью, оставив только двухлетнего принца и назначила себя Регентом, - перечислял Мэг-Ти, - ты лишила людей веры и церкви. Шаная.
   - Ты помнишь мое имя? - она удивленно посмотрела на него. Ярость пропала. Шаная по пальцам могла пересчитать тех кто знал и помнил ее настоящее имя, все и всегда звали ее просто Регентом.
   - Да, Шаная Отавани. Дочь Отари и Аталаи Отавани. Я помню твое имя, - инквизитор вновь сгорбился. Грудь его разорвал надтреснутый кашель. Шаная автоматически поддержала его, но тут же отстранилась. Мэг-Ти отер губы ладонью. - Я сам проводил твою конфирмацию, когда тебе было лишь три года. Я... я сожалею о том, что причинил твоей семье. Но тогда я действительно думал, что ты демон.
   - Ты был недалек от истины, - Шаная вновь усмехнулась, - я им стала. Принцу скоро будет двадцать пять и он вступит в свои права, займет престол. Пусть правит как хочет, впрочем, я воспитала достойного преемника. Мне же осталось править три года. Всего лишь три года.
   - Я уже не увижу этого, - печально ответил Мэг-Ти. Шаная недоверчиво на него покосилась. - В библиотеке Озерного Города я нашел легенду о твоем рождении и знаю точно, что ты не демон.
   - Ой, в библиотеке, - Шаная презрительно скривилась. - В книгах много лжи.
   - В Озерном Городе нет лживых книг. Каждой книге из той библиотеки можно верить, - с некоторой горячностью произнес бывший инквизитор. - Я могу рассказать тебе...
   - Не надо, - резким движением женщина остановила старика. - Я не хочу знать кто и почему сделал меня такой и почему меня бросили. Моя жизнь такая, какая она есть. Я не хочу ничего менять и ни о чем не жалею.
   - А я жалею, - вздохнул Мэг-Ти. - Жалею, что не смог отмстить за свой орден. За гнездо разоренное тобой, за пропавшие души...
   - Прекрати. Иначе я разозлюсь и прикончу тебя раньше времени, - Шаная прибавила шагу, зная, как тяжело ее спутнику поспевать за ней. На горизонте показались первые дома пригорода столицы.
   - Да, - просто ответил старик. - Я... признаю твое право на месть мне.
   - И правильно. Хоть на старости лет ум в голову вступил, - отрезала женщина.
   - Неужели ты до сих пор так ненавидишь меня, Шаная? - с болью в голосе спросил старик. - Я помню те три года, которые я провел при твоем дворе, когда ты только провозгласила себя Регентом. Помню как медленно умирал мой орден, как мне приходилось уступать твоей власти. Помню твои горящие глаза и злые речи, как я ненавидел тебя, как рыдал злыми слезами бессилия по ночам, видя как ты убиваешь взлелеянное мной...Я испытывал к тебе большее, чем ненависть. Я был готов забыть о Всевышнем ради тебя. Но прошло уже много лет. Я изменился, Шаная. Я думал, что изменилась и ты.
   - Я изменилась. Но ничего не изменилось в моем отношении к тебе, враг мой, - процедила сквозь зубы Шаная.
   Дома вырисовывались уже четко, из печных труб уютно стелился дымок. Крыши были покрыты сугробами белого, девственно чистого снега. В окнах зажигались огоньки каминов и свечей.
   - Шаная, если можешь... - Мэг-Ти замялся, и продолжил тихим сдавленным голосом, - если можешь, прости.
   - Нет, - резко бросила женщина. Это слово хлестнуло морозный воздух как кнут надсмотрщика обнаженную спину раба. - То, что сделал ты, простить невозможно.
   Они вышли на окраину. Слышно было ржание лошадей в стойлах и веселый смех молодежи собиравшейся на праздник в столицу. Вечерело.
   - Что ж , город близко. Настала пора проститься, - Шаная достала меч из ножен, готовясь зарубить своего попутчика. Мэг-Ти упал перед ней на колени.
   - Шаная, прошу тебя о милости, - голос его стал умоляющим, в нем слышалось старческое дребезжание. - Умоляю об одном. Дай мне эту ночь. Дай мне взглянуть на мой родной город. Дай насладиться зимой, ведь я десять лет не видел зимы. Умоляю! - голос его сорвался. - Сила может позволить себе великодушие к пыли у своих ног.
   - Не унижайся, дракон Всевышнего, - Шаная была обескуражена поведением Мэг-Ти. Она смотрела в его некогда карие, а ныне выцветшие глаза, обрамленные сеткой морщин, на стоящие в них слезы. Ей вспомнились глаза ее лошади, когда та сломала ногу. В них была та же безысходность и отчаянная надежда. С удивлением и ужасом взирала она на своего старого врага. Ведь когда-то он был хорош. Его высокая статная фигура в темно-синем орденском облачении внушала трепет верующим. Красивое мужественное лицо заставляло женские сердца биться чаще отнюдь не от религиозного благоговения. Как же он был хорошо, Шаная влюбилась бы в него, если бы не ненавидела так сильно. Та юная девушка, озлобленная, наполовину сошедшая с ума от горя, скорбящая по убитым родителям, хотела и могла бы искать утешения на груди своего палача, того, кто был виновен во всех ее свершениях. Но ненависть ее была слишком сильна и ту несбывшуюся любовь она прятала под жестокостью, пока та не исчезла совсем. - Не унижайся. Ты же дракон. Не склоняйся перед властью земной, отдавший себя Всевышнему.
   Мэг-Ти молча ждал ее приговора. Он напоминал побитую собаку, выгнанную из дома злыми хозяевами в ночную пургу. По его щеке ползла одинокая слеза, бриллиантом сверкнувшая в луче на миг показавшегося из-за туч солнца. Шаная убрала меч в ножны.
   - Хорошо. Я даю тебе время до рассвета. Это ночь зимнего бала. На улицах города будет карнавал для простого люда. Тебе будет несложно затеряться. На утренней заре ты должен будешь убраться из столицы. И иди куда хочешь. Я не буду тебя искать, - сказала Регент упавшим голосом.
   - Я вернусь в Озерный Город, - тихо ответил Мэг-Ти, поднимаясь с колен и, чуть слышно с тоской и восторгом добавил, - На рассвете...
   Более они не сказали друг другу ни слова. Шаная взяла в ближайшей таверне лошадь, хозяин был рад услужить Регенту и отдал своего лучшего коня. Шаная вскочила в седло и помогла бывшему инквизитору забраться на лошадь позади себя. Они въехали в центральные ворота, когда ночь уже безраздельно властвовала над миром. Ссадив своего спутника подальше от городской стражи, Регент направилась во дворец.
   Мэг-Ти бродил по городу, с упоением вдыхая морозный воздух с запахом факельного масла и горячего вина. С момента его изгнания в городе многое изменилось, но многое осталось неизменным. Он прикасался кончиками пальцев к наледям на окнах знакомых домов, гладил колонны городской ратуши, улыбался веселящимся горожанам, распевающим во все горло разудалые песни. Мэг-Ти старался вобрать в свою душу все, что было ему так дорого. Нахлынули воспоминания, пьянившие не хуже молодого вина. Он упивался городом, он молился Всевышнему, благодаря за эту ночь в городе его жизни. В самой глубине сознания билась мысль о Шанае, женщине исковеркавшей его судьбу и этой же судьбой так крепко привязанной к нему. Он был счастлив. Пожалуй впервые в жизни он понял, что действительно счастлив. Его радовал лай собак и тающие на обнаженных ладонях снежинки. Мэг-Ти наслаждался каждым вздохом, с которым в легкие его входил воздух давно ушедшего мира. Он чувствовал себя как в юности - полным надежд священником, стремящимся к духовной чистоте и великим свершениям, и мир такой большой и надежный, такой ласковый и сердечный принимал его. Сердце главы мертвого Ордена Драконов Всевышнего пело чистой радостью от встречи с нежно любимым единственным городом его жизни.
   А в королевском дворце всю ночь шел бал. Шаная, переодетая в алое парчовое платье и распустившая волосы так, чтобы красиво уложенные локоны спадали на плечи из-под простой железной короны, положенной Регенту, ходила между послов иных государств и собственных придворных с бокалом янтарного вина в руке и милой улыбкой на уже тронутом первым дыханием старости лице. Только те, кто долго и близко знали ее, могли заметить, что улыбка ее искусственна и будто одета на лицо. Юный Принц встревожено смотрел на свою наставницу, он не помнил ее такой. Шаная часто подходила к окнам и выглядывала на улицу, запруженную простым народом, которому в этот ночь выдавали бесплатное угощение. Люди радовались празднику, пели свои простые незатейливые песни, танцевали. В глазах Шанаи мелькало при взгляде на них что-то такое, от чего сердце Принца сжималось от тоски и жалости не к ней, но ко всему миру.
   Бал закончился на утренней заре. Небо прояснилось. Свинцовые тучи унесло ветром, морозные воздух будто звенел тысячами легких снежинок медленно падающих с высокого голубого неба. Ясного и непорочного, как в первый день творения.
   На рассвете Мэг-Ти умер на ступенях здания рынка, бывшего главного храма столицы. В мертвых глазах навсегда застыло равнодушное к бедам человеческим пустое и холодное голубое небо.
   
   Через три года на скромной могиле у ограды старого городского кладбища, где хоронили нищих, а могилы их отмечали жестяными табличками с номером, воткнутыми в холмик земли, появилась гранитная плита с именем и эпитафией: "Врагу, который дороже всех друзей".
   В монастырь тишины - Озерный Город пришла новая настоятельница.

декабрь 2005

0

3

А этот рассказ я написала для конкурса, который проводит на Короне Т7, и публиковал его Витя, не указывая моего авторства, в результате я получила такие хвалебные отзывы... ;)

Дорогая Ханна

(избранные письма Голды Берсман к Ханне Арендт*)

   1925 год
   Дорогая Ханна,
   Я так рада, что судьба свела нас вместе в Марбургском университете! Мне не описать словами, как я счастлива знакомством с тобой, мечтаю увидеть твой родной Кенигсберг, ты так много о нем рассказывала, но родители вряд ли отпустят меня в это дальнее путешествие, они даже были против, чтобы я уезжала из Берлина.
   Ты бесконечно талантлива, когда я читала наброски твоих стихотворений и книги о Рахели Варнхаген, я поняла, что тебя ждет великая судьба. Я расстроена тем, что ты уезжаешь в Гейдельберг. Меня беспокоят твои отношения с Мартином **. Мне не нравится этот человек, да, он великий философ и прекрасный преподаватель, но... Ханна, умоляю, будь осторожна с ним. Он отослал тебя заботясь не только, и не столько о твоем образовании, сколько о собственной семье. Я знаю, что ты никогда не требовала, чтобы он расстался с женой, но как порядочный человек он должен был это сделать. Опять же, мне не нравятся его политические взгляды. Думаю, ваша разлука пойдет тебе на пользу.
   Целую,
   Всегда твоя,
   Голда
   
   1928 год
   Дорогая Ханна,
   Я слышала, ты защитила докторскую диссертацию о святом Августине, я даже не удивилась, ты всегда подавала большие надежды. Прими мои искренние поздравления.
   Мне приятно, что ты не забываешь меня и регулярно пишешь мне. Я вот вышла замуж, мы с Исааком держим небольшую бакалейную лавочку в Берлине, через два месяца мне рожать, муж хочет мальчика, а я девочку. Дорогая, не тяни с замужеством, семья - это самая большая радость в жизни женщины. И забудь о Мартине. Я знаю, что вы постоянно переписываетесь. Кстати, я прочитала изданную в прошлом году его работу "Бытие и время". Похоже, я всегда была нерадивой студенткой, так как мне не понравилось. Впрочем, я не думаю, что разговор о философии со мной может тебя увлечь, твой собеседник ныне Ясперс, я рада, что у вас сложились хорошие отношения.
   Обязательно пришлю тебе фотографии моего первенца. Приезжай к нам, пожалуйста, я очень скучаю по тебе.
   Целую,
   Искренне твоя,
   Голда
   
   1933 год
   Дорогая Ханна,
   Это катастрофа! Этот мерзкий коротышка пришел к власти! Что с нами будет, Ханна? Что будет? Я боюсь за свою семью! У меня двое маленьких детей, мой муж просто в ужасе, но уезжать из Берлина не хочет.
   Элоим! Видела бы ты как рукоплещет толпа этому "фюреру"! Что он делает с нашей родной страной? Прости, Ханна, но у меня нет слов, чтобы выразить мои чувства. Я боюсь, Ханна, я боюсь до обморока. Ты видишь по моему почерку, как дрожит моя рука, когда я пишу эти строки.
   Я вспоминаю беззаботные годы нашего студенчества, и это единственное, что поддерживает меня в эти смутные дни.
   Ханна, я боюсь за тебя. Я представляю каким ударом стало для тебя то, что Мартин поддержал нацистов, он получил ректорство Фрейбургского университета, я очень надеюсь, что академическая среда отвергнет его за сотрудничество с этими демнами.
   Ханна, пожалуйста, пиши мне почаще, я должна знать, что с тобой все в порядке. Береги себя, дорогая, ты мой единственный и верный друг, я не перенесу, если с тобой что-то случится.
   Твоя Голда.
   
   1937 год
   Дорогая Ханна,
   Как ты там в Париже? Ты писала, что тебе не хотят давать гражданство, это ужасно. Я так переживаю за тебя.
   Что касается того предложения, которое ты мне сделала... прости, но я не могу, моя дочь, которую я назвала в твою честь, болеет. Мы просто не сможем добраться. Для такого пути нужно много сил, а дочка нездорова, я боюсь, что дорога ее убьет. Ханна, как только мы сможем, мы сразу же приедем к тебе.
   Прости, за такое короткое письмо, но у меня просто нет ни времени, ни сил. Я ухаживаю за дочерью. Я надеюсь на твое понимание, дорогая Ханна, с нетерпением жду встречи.
   Твоя Голда.
   
   1951 год
   Дорогая Ханна,
   Наконец-то я нашла тебя. Я сейчас живу в Израиле. Наша переписка оборвалась еще в 30-ых, я решила, что ты или погибла в Париже, когда его оккупировали немецкие войска или успела бежать. Как же я рада, что ты жива. Недавно мне привезли из США изданную твою книгу, мне не описать, что я почувствовала, поняв, что ты жива и здорова и живешь в Америке, тебе наконец-то, после 18 лет ожидания, дали гражданство. Не буду тебе пересказывать пути, по которым я тебя разыскала, скажу только, что у меня много друзей живет в США.
   Расскажи, что было с тобой в эти долгие смутные годы?
   Что же касается моей судьбы, то она похожа на судьбы таких же как я. Нас отправили в Аушвиц. Элоим! Я теперь радуюсь, что моя дочь умерла в дороге, потому что сына и мужа убили уже в лагере. Мне снятся ночами их бледные изможденные лица, и слышится голос: "Мамочка, не оставляй меня!" Я просыпаюсь в холодном поту и плачу до утра. Вот уже шесть лет я не смогла провести спокойно ни одной ночи. Меня пощадили, так мне тогда показалось. Потом отправили в лабораторию. Не буду тебе описывать, что чувствует лабораторная мышь, скажу лишь, что тогда я прокляла саму жизнь и, единственное о чем я молилась, это воссоединение с моей несчастной семьей за гранью смерти. Но жизнь моя не оборвалась. Я забыла день своего рождения и праздную теперь 27 января. В тот день меня должны были убить, как и остальных лабораторных мышей. Но не успели. Я на всю жизнь запомнила искаженное ужасом и щемящим состраданием лицо молоденького русского солдата, который нес меня на руках. Теперь этот день - день моего рождения. Очень жалею, что не смогла разыскать того русского, который тогда заботился обо мне, он лопотал что-то на своем языке, я не понимала, но сам тон его впервые за бесконечно долгие, казавшиеся мне вечностью, дни в лагере дарил надежду.
   Я инвалид и не могу передвигаться без инвалидного кресла, если бы ты увидела меня сейчас, то не узнала бы. Помнишь, какой я была? А сейчас я больше похожу на обтянутый кожей скелет. Отражение в зеркале да татуировка на запястье всю жизнь будет напоминать мне о лагере. Сразу после своего освобождения я думала, что у меня началась новая жизнь, но сейчас, по прошествии пяти лет, я понимаю, что шоа никогда не отпустит меня, я вся осталась там.
   Прости, дорогая Ханна, что изливаю на тебя всю боль и горечь, но не могу по другому. Приезжай, умоляю. Я хочу увидеть хоть одно дорогое лицо из той жизни, жизни до катастрофы.
   Целую,
   Твоя Голда.
   
   1963 год
   Дорогая Ханна,
   Наша встреча во время процесса над Адольфом Эйхманом стала бальзамом на мои раны. Мы с тобой уже давно не виделись. Я радовалась как ребенок увидев тебя, ты же знаешь, никого у меня не осталось кроме тебя, совсем никого.
   Что же касается самого процесса, я уже не раз и говорила, и писала тебе свои мысли по этому поводу. Но есть вещи, которые я не устану повторять. Я знаю, что ты готовишь книгу об этом процессе и, возможно, тебе будут интересны некоторые мои размышления.
   Я не чувствую себя отомщенной, я не чувствую отомщенной свою несчастную семью. Да, этих нелюдей надо отлавливать по всему миру и делать с ними то, что они делали с нами, но... Не как месть. Ты говоришь о банальности зла... Да, так оно и есть. Но никакими судами и никакими казнями не вернуть то, что мы потеряли, не вернуть шесть миллионов наших, не вернуть моих троих. Я не испытываю ненависти к этим убийцам. Я ничего не испытываю к ним вообще никаких чувств, "Циклон-Б" навсегда вытравил из моей души все чувства. Ненависть - слишком большая честь для этих свиней. Они не заслужили даже ее, слишком сильно чувство для того, чтобы испытывать его к этим ничтожествам. Надеюсь, что их всех постигнет судьба Эйхмана.
   На этом вынуждена проститься, пришла моя сиделка, она знает, что мне нельзя волноваться, а значит сейчас отнимет у меня ручку и бумагу.
   Приезжай, Ханна, приезжай.
   Вечно твоя,
   Голда
   
   Голда Берсман скончалась 27 января 1965 года.
   
   * - Ханна Арендт (1906-1975), философ
** - Мартин Хайдеггер (1889-1976), философ

23.03.2006

0

4

Единственное, что я написал из прозы за всю жизнь. Меня закритиковали, я обиделся и больше не писал )

Yaya (15:07) :
а где название?
Yaya (15:07) :
*JOKINGLY*
CHARlie (15:07) :
сказал бы "в заднице", да ты за грубость можешь принять )
Yaya (15:07) :
:-)
Yaya (15:08) :
это у меня профессиональное, извини:-)
CHARlie (15:08) :
опа, кажется я попал
Yaya (15:08) :
если вижу материал без заголовка - возвращаю автору даже не прочитав)
CHARlie (15:09) :
Для тебя.. мммм.. считай, что я назвал его "Тетрис"

В один момент жизнь моя резко изменилась. И в то же время осталась прежней. Пропало настроение: веселое, с оттенком сумасшествия и беззаботности, когда проливной дождь над головой вызывает чувство счастья, а попавшая по носу градинка воспринимается, как чудо. Теперь только тоска. Если у человека есть внутри огонек, который одновременно сжигает и питает энергией, то у меня его кто-то подло стащил.. во сне, небось. Друзья, выпивка, музыка, шум и даже солнце с ветром потеряли свой окрас и потускнели. Стали до боли серыми. Хотя не прав я, ведь это не солнце крутится вокруг земли.
Что со мной? Веки широко распахнуты, ресницы едва справляются с каплями холодного пота, так и норовящего обжечь глаза.
Холод жжет сильнее огня.
Пустота, холод и одиночество. Ночь. Курю.
Похоже, надо что-то менять, иначе смерть. И вот еще вопрос: менять или меняться? Да, этой ночью точно не уснуть. Минус домашний халат плюс ботинки, джинсы, футболка и куртка – осень как-никак – я готов.
- К чему готов?
- Отстань, ты же знаешь – последнее дело загонять себя в тупик глупыми вопросами.
На улицу, к реке и вдоль неё. Что-то меня определенно тянет. Интересно, это «что-то» не могло выбрать время суток посветлее? Да еще этот противный мелкий дождь.
Хм, что там так бесстыдно светится за пригорком? Поднимаюсь. Вот это да! На поляне мирно пасется белоснежный жеребец и при этом ослепительно сияет как тысяча люминесцентных ламп! (или как рубашка в рекламе Тайда). Возглас слетает помимо воли:
- Ба! Коняка!
«Коняка» перестает жевать траву, поднимает голову и, готов поклясться, во взгляде его лошадиных глаз написано презрение, впрочем, с изрядной долей удивления. Но то что происходит дальше, отодвигает на прилично задний план мысли о выражении глаз животного – оно начинает говорить!
- Ну, во-первых, здравствуйте, а во-вторых, не «Коняка», а единорог и зовут меня… ммм… по вашему это будет звучать, примерно как «Счастье».
В голове полная сумятица, мозг отказывается воспринимать происходящее, но потихоньку до него всё же начинают доходить слова: единорог, по-вашему, счастье… Счастье. Все внутренне существо цепляется за последнее слово. А, к чертям!! Что я в самом деле стою немой и неподвижный перед чудом, ведь его-то я как раз и ждал последнее время. С объяснением приходит ясность, а с ней уверенность:
- Доброй ночи, единорог Счастье, извините что оторвал от трапезы своим неожиданным появлением и неуместным возгласом. (во завернул-то!)
- Прощаю. Но раз уж пришел, выкладывай чего не спится, только попроще и побыстрей – жрать охота.
- Попроще? Это запросто! Понимаешь, пиздец. Вот.
- Да чего ж тут не понять, мне слова же ваши до фени – я по интонации ориентируюсь и наоборот – интонация моих слов трансформируется внутри тебя в понятные тебе слова. Но не время для лекций, вижу, огонек твой совсем слабый стал, а всё потому,  что парафин в него вливал неумеренно, хорошо не затушил совсем, а то пришел бы к тебе тот самый «большой П», а не ты ко мне.
- Так что же делать с этим?
- А ничего не делать. Лет через десять, если прекратишь заливать, то и сам разгорится.
- Да мне же…
- Молчи! Сам знаю, что суетные и некогда. Видишь лодку? Садись в неё и плыви на островок посреди реки, там увидишь лунный цветок. Всё что нужно – поглубже вдохнуть аромат. И не смей срывать его на память! А то знаю я вас…
После этих слов, голова его наклонилась к земле, а челюсти продолжили неторопливо-размеренную работу по переработке травы, как будто и не было меня никогда. А у берега действительно стояла лодка. Легкий испуг закрался внутрь при виде темной глади воды и очертаний одинокого острова в свете отраженного луной солнца, но отступать было явно поздно. Я уселся за весла и под мерные гребки задумался о жизни. Редко в повседневной суете находится хотя бы минута, чтобы о ней подумать..
Вдруг лодка на приличной скорости ткнулась в берег, да так, что я не удержался и, перелетев через носовую часть, упал на землю. Кажется, я плыл слишком быстро. Опять.  Но в следующий момент все это перестало иметь хоть какое-то значение – взор мой упал на него! Да, ошибки быть не может – это лунный цветок.
Его свет пропитывал насквозь и казался живым, и удивительно ласковым. В нем смешивалась теплота маминых рук, нежность пуховой перины и чистота падающего в горах снега. Я стоял и наслаждался, долго, наверное, целую вечность. А потом медленно подошел к нему, встал на колени, опустил голову и глубоко вдохнул… Его сияющая пыльца потянулась в мои ноздри, и каждая частичка оживляла, казалось забытые, воспоминания прошлого: детский сад, школу, друзей и врагов прошлого. Вспомнились все и всё, даже потерянный в первом классе портфель не ускользнул. И каждое из воспоминаний приобретало свою видимую форму и проникало внутрь частичек, которые, я это ясно чувствовал, ровным слоем оседали в моей голове. Да, это настоящее чудо… Но когда последняя искорка света заняла свое почетное место, цветок неудержимо потянул меня внутрь. Я начал паниковать, попытался вырваться – безуспешно. Да он же меня пожирает! Тело забилось в судорогах, а из горла вырвался наружу крик ужаса и отчаяния.
Что-то теплое, мягкое и влажное ткнулось в лицо, но проснулся я вовсе не от этого: кажется, кто-то кричал.. Да ведь сам и кричал. Во сне. Всего лишь кошмар. Я разомкнул веки, а совсем рядом были любимые лицо и глаза и с ними пришло спокойствие и радость.
- Мне снился кошмар, а ты меня разбудил? Умница, Счастье моё… Ну, уже утро, пора дальше в путь. Поскакали.

Послесловие. Выражаю благодарность за написание этого… этого.. институту, работе, Москве, а также создателям игры «Герои 3» и двум чашкам кофе, неосторожно выпитым на ночь.

0

5

Старый, старый рассказ, написанный в 1997 году. Целых девять лет назад. Заранее приношу извинения за ошибки и опечатки в тексте.

------ НЕНАЗНАЧЕННАЯ ------
   Поворот. Здравствуй, почему грустишь? Свет фар. Груда покореженного металла и где-то там я, ни внизу, ни вверху, а по другую сторону мира. Меня ничто не притягивает, сколько же прошло с момента моей физической (физической ли?) смерти ? Знаю, двадцать пять секунд, а на другом конце вселенной я - бабочка, наколотая на свет фар, как на две булавки.
   Полутемно, в пыльном купе поезда, я, в слепой попытке содрать маску, иду в облаках. За окном проплывает круглая, плоская рыба, подмигивает мне кошачьим глазом. Моя соседка - ворона с заспиртованной улыбкой. Сплошной серый ландшафт, в сером небе четыре луны и пол солнца, на ближайшем дереве растут собаки, они срываются с ветвей и улетают. Моя тень барабанит по столу пальцами, я беру ее за плечи и выкидываю в окно, а она с усмешкой превращается в дерево. На меня с осуждением смотрят грустные глаза ребенка.
   Я еду в поезде и мне все равно, что где-то я лежу в земле и обо мне кто-то плачет, мне жаль его, но он едет в соседнем купе, потому что не пережил моей смерти и покончил с собой, странно, он не знает, что я здесь.
   Стеклянная девушка с красным бантом на левом запястье приносит мне чай. А в стакане буря. Шторм, и тонет какой-то корабль. Но мне пить не хочется, мне вообще ничего не хочется. Я слышу, что где-то играет музыка, и вальсируют три пары. Я зову их, но они слишком увлечены своим танцем, и я начинаю смотреть за окно, там растет дерево, но так медленно, что мне это надоедает. Тогда я начинаю писать мелом на черной доске: Я мертва. И так пока в эту нескончаемую череду не вклинивается слово "еще": я еще мертва.
   Лето, а может сезон дождей, но снег все равно идет. Мне холодно, нет, жарко, а, в общем-то, и не жарко вовсе. Ледяные крупинки падают на горячие руки и, вспыхивая угольками, тают. Все так обыденно и не интересно, даже цветная мозаика неба больше не притягивает взгляд. В сером, непривычно плотном воздухе (воздухе ли ?) вырастают и опадают пеплом стихи.
   Из стакана на меня смотрит мутно-зелеными глазами цианистый калий. Хочешь пережить смерть в смерти ? Я еду в поезде, в двух поездах. Здравствуй , почему грустишь ... здравствуй, почему грустишь... здравствуй...Механический повтор последнего прошлого, и кто-то отцепляет вагоны. У вас не назначенная ? Сойдите. Конечно. Мертвые окна коридора. У вас еще три поворота. Спасибо. Ступени. Ступени и дверь парадной. Поздновато ехать, но ничего, успею. Я протягиваю руку к дверце автомобиля, но она проходит сквозь металл. Так я все-таки...Она садится в машину и вставляет ключ в замок зажигания. Здравствуй, почему грустишь?.. Постой, тебе осталось три поворота! Но она меня не услышит, это уже не я. Я свободна. До ее назначенной двадцать пять секунд, четверть века, двадцать пять миллионов лет. А я навсегда свободна. Да, нет я не грущу.

0

6

Более свежий рассказ, но тоже давности, точнее - выдержки аж трехгодичной.

------ Птица ------
                                        Да будет каждый одинок, и пусть смотрит он в
                                      глубь своей души до самой смерти, без воспоминаний
                         без будущего, и да освободится от всех тайн на веки вечные.
                                                                                          Х. К. Онетти

   Птица. Птица иди сюда. Что ты сидишь на подоконнике и смотришь на меня так недоверчиво черными глазами? Я тебе не враг. Давай я покормлю тебя, у меня есть хлебные крошки. Правда, правда... остались после завтрака. Иди сюда. Вот так, хорошо. Ты такая добрая, хорошая, а бывают злые птицы, я, когда был маленьким, ходил в зоопарк, и там меня клюнула злая птица, она была красивая, с пышным хвостом, а на хвосте почему-то были глаза, я испугался и закричал, а она меня клюнула. А ты - добрая птица. Не обижайся, ты тоже красивая, твои серо-серебристые перышки мне что-то напоминают... Не могу вспомнить. Мама-а-а! Успокойся, всe хорошо. Злой птицы давно нет, ей закрыли глаза... тогда, санитары качали головой, повторяли странное слово, будто имя, и они закрыли ей глаза, но она готовила яблочный пирог, я никогда больше не ел такого пирога, и даже похожего, хотя нет... город похож на яблочный пирог, город ночью, когда ещe жаркий пряный сок течет сквозь остывающую каменную плоть, и ароматный пар поднимается над крышами, и кажется - облака золотистые, как долька яблока, а может быть просто закат. Она так и сказала - закат, я от тебя ухожу; я прислонился к двери и смотрел, как она собирает вещи, а чемодан казался бездонным и всe в нем пропадало, падало, падало в бесконечность... Она влепила мне пощечину, я помню еe раздраженное перекошенное лицо, нашел время для обморока. Она хотела ещe что-то сказать, но только хлопнула дверью, перешагнув через меня. Все перешагивают через меня, тогда я лежал на каменных плитах и ужасно болела голова, боль росла и становилась похожей на дракона или птицу...ох, прости, я не о тебе... она запускала когти в мои пальцы, дышала моей грудью, делая воздух ядовитым, еe раздвоенный хвост бился в моих ногах, скручивался спиралью в коленях. Подавляла, поглащала, расправляла крылья, а сознание меркло, всe заливало мраком, а они все шли мимо, будто я не с ними, преступники, переступали через мою жизнь, как она в первую нашу встречу на пляже, она была такая красивая, юная, споткнулась о мою ногу и извинялась, застенчиво улыбаясь, а глаза у неe были чистые и светлые как зимнее небо, морозным утром, когда свежо и воздух звенит, она была такая хрупкая, тонкая как струна. Струны рвались, скрипка выла, не бейте меня, не надо, я пытался защищаться, отбивался скрипкой, а потом на асфальт, о поребрик, и смех, как взрыв, и закипающая тошнота, последние силы чтобы дотянуться до звонка, мама, не ругай меня, я сломал скрипку, я не пойду туда больше, они обижают меня, и много мрака, белый потолок, лежи, милый, но я не хотел, вскакивал поиграть на новой скрипке и завалил экзамены в консерваторию, было лето. Всегда было лето, с ней, она любила гладиолусы и меня, а потом перестала любить, забрала дочку, ушла вечером, когда зажигали фонари и шел дождь, она забыла зонтик. Я хотел бежать за ней, хотя бы дать зонтик, она же промокнет, заболеет, будет лежать в постели. Милый, ты опять вставал, врач тебе запретил, ну что же ты... А я любил гулять, и когда она ушла, я вышел на улицу, и темно, в глазах темнело, дождь плескал в лицо липкой сыростью, это напоминало какую-то песню, слова не вспоминались, идти было так легко, свободно, отчаянно, милосердно. Окна домов светились чужим счастьем, хотелось плакать, но глаза были сухие, жгло.
   Идти бы так всю жизнь. Просто идти, никуда, мимолетно сталкиваясь с другими идущими в толпе. Передвигать своe существование шаг за шагом, и плакать, без причины, слушать город. Прости, я не стал хорошим сыном; прости, я не стал твоим счастьем; прости, я всегда хотел быть кем-то другим. Глупо, наверное. Я хочу быть собой, но меня нет, мне нечем быть.
   Птица, поплачь за меня, раз уж я сам не могу. Я хочу, чтобы ты меня помнила, может быть ты найдешь меня самого, где-то там, за окном, где я уже не буду. Не улетай, не сейчас. Куда же ты? Ты вылетаешь в форточку, в яркое голубое небо позолоченное восходящим солнцем за блестящей пеленой окна. Которого нет.

0

7

Честно, названия еще нет, ибо все рыхло и недоделано. Скажем,
Вечная река

Она текла, мерно шелестя в ответ собственным мыслям. Ярко  зажигались во тьме встречные фонари, а она знай себе, текла.  Торопиться было уже некуда- оболочка все равно раскололась,  пронзительно лопнула, распадаясь на мельчайшие частички,  освободившись от всего. Никто и ничто не смеет остановить ее  на своем извечном пути- сверху вниз, слева направо, с начала  к концу. Или с конца в начало. На логаритмы жизни сам путь  никоим образом не влиял.
Вся суть ее течения заключалась в том, С ЧЕМ она текла. С  чем-то светлым и наивным или сумрачно-прагматичным. Но текла  она неизменно и можно было надеяться на то, что так будет  вечно.

***
Все изменилось жарким, невероятно душным и тяжелым  апрельским вечером. Он, как обычно, сделал все, чтоб отход  ко сну был наиболее приятным; шторы были приспущены, дверь  маленькой комнатушки, служившей спальней- настеж распахнута.
"Авось, какой-никакой сквознячок зародится", подумал Он,  устало зевая. Ободранные обои не давали прохлады. Прохлады  вообще не было, хотя Он лег раздетым. Постепенно, веки Его  смежились.Тут в игру вступила она, твердо зная, что ночь- Ее  территория. И вот она начала проверять Его на крепость тела  и души, то бросаясь в голову, а то нападая на сердце.
Наконец, все произошло, как она и ожидала- тело не  выдержало, сломилось под ее натиском. Он разок застонал,  мозг по инерции решил, что это сон, но когда кислород отошел  от него- разум замолчал.

Она текла по Нему, мерно шелестя в ответ собственным мыслям.  Ярко зажигались во тьме соседние окна, а она знай себе,  текла. Кровь.

0

8

Мой пост в Арды. В принципе, при определенной редактуре канает и как самостоятельный рассказ.

Разведка в Додоне
(для Камелота)

Часть 1. Пишите, Даат, пишите!
От кого: Даат тэр Леарг, Элисандрия (Ильказар)
Кому: Мэг-Ти Ордари, Озерный город

Любезный друг,
Необходимость вынуждает меня обратиться в тебе за помощью. В силу некоторых обстоятельств (о которых когда-нибудь расскажу тебе при личной встрече) я нарушила собственное слово никогда не участвовать в военных действиях. Как тебе известно, мне претит кровопролитие, моя натура требует мира и спокойствия. Поэтому я и хочу избавить войска моего государства и города Додона от излишних жертв. Как добиться этого? Средство здесь только одно – разведка. И именно в этом я прошу у тебя помощи.
Специфика Озерного города – монастыря тишины заключается как раз в абсолютной надежности ее жителей – монахов, давших пожизненный обет молчания. Но ведь от слов бегут не просто так, для этого нужно иметь вескую причину, поэтому среди горожан, так много уставших от сражений воинов, ученых, которым стала претить бесконечная череда скандалов, магов, разочаровавшихся в силе своих заклинаний. Одним словом, монахи города оставили суетность мира ради познания самих себя и гармонии в собственной душе.
Как известно, Озерный город, под твоим чутким руководством, стал вести миссионерскую деятельность, вербуя новых послушников. И город стал расти и наполняться жизнью. В этом твои заслуги как мудрого настоятеля неоспоримы. Послушники города, в отличие от монахов, еще могут на определенный срок сложить с себя обет молчания, по твоему приказу. Собственно, в этом и заключается моя просьба к тебе.
Я буду крайне признательна, если ты подберешь из послушников толкового человека и пришлешь его ко мне для проведения разведывательной операции. Я планирую отправить этого человека под видом миссионера Озерного города в интересующую меня Додону, с целью сбора информации о войсках и укреплениях города.
Я надеюсь, что ты не откажешь мне в помощи. В крайнем случае, я имею право требовать ее, ибо, являясь поводырем Озерного города в бесконечности вселенной, я обладаю и некоторой неоспоримой властью над ним.
Если возможно, пришли мне своего человека в течение нескольких дней. Буду с нетерпением ждать.
Всегда с тобой,
Даат тэр Леарг
P.S. Отправляю к тебе элементаля огня, любезно предоставленного Лазарем. Прошу, свое ответное послание пришли с ним же, дабы я знала, что мое письмо нашло своего адресата.

От кого: Мэг-Ти Ордари, Озерный город
Кому: Даат тэр Леарг, Элисандрия (Ильказар)

Дорогая Даат,
Не рискую отказывать тебе в помощи, ибо понимаю все последствия подобного шага. Хотя мое личное мнение по данному вопросу вряд ли тебя волнует, но, смею заверить тебя, что подобное поведение крайне слабо согласуется с законами этики.
Что ж, я посылаю к тебе своего человека, так как ты не оговорила место предполагаемой встречи с «агентом», я позволил себе назначить его за тебя – на опушке леса, к северо-западу от города Додона. Он будет там вечером, через два дня от даты написания этого письма. Он придет туда один в рясе послушника, я дал ему подробнейшие инструкции, приказав, во всем подчинятся тебе, после того, как ты снимешь с него обет молчания. Если же ты не сделаешь этого, то он отправится обратно, а совесть моя будет чиста.
Надеюсь, что все будет в порядке и просьба твоя окажется исполненной.
Верный тебе,
Мэг-Ти Ордари
P.S. Стоило бы более тщательно подбирать гонцов, элементаль оказался очень юн и излишне проворен, он позволил себе подпалить край моей рясы. Отсылаю его обратно к тебе, в надежде, что и с тобой он не изменит своих привычек.

Часть 2. На речке, на речке, на том бережочке…
Вечерело. Сумерки в лесу опускались быстро, удлиняя тени деревьев, наполняя вечерний лес тревожными звуками. Ночные хищники выходили на охоту. Мелкое зверье пряталось в свои норы и дупла. На опушке леса все еще было достаточно светло, пока огромная тень не пробежала по траве. Вскоре на поляну приземлилась огромная хищная птица и сразу же укрылась в тени исполинских деревьев древнего леса по ту сторону небольшого ручья, весело бежавшего по камням. Со спины огромной птицы спустилась фигура, закутанная в черный дорожный плащ.
Оказавшись на земле, Даат потрепала Симург по крылу.
- Жди меня здесь, дорогая, я скоро вернусь, - сказала Даат, откидывая с головы капюшон. Развернувшись, женщина быстрым шагом двинулась к ручью.
Пройдя несколько метров вдоль течения, Даат обнаружила вполне сносную переправу – поваленный ствол старого дерева являл собой замечательный мостик. Даат вскарабкалась на него и пошла на другой берег, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не поскользнуться на облепившем ствол мхе. Где-то на середине переправы, Даат неаккуратно ступила, и по щиколотку провалилась в подгнившее дерево. Она сдавленно ахнула и прислушалась к ощущениям в ноге – кажется, не сломана. Даат присела на корточки и оставшееся небольшое расстояние проделала практически ползком.
Оказавшись наконец на твердой земле, Даат отряхнула испачканный плащ и огляделась. Из-под ветвей древнего дуба вышел высокий мужчина в голубой рясе послушника Озерного города. До прибытия Даат он скрывался в тени.
Мужчина откинул с голову капюшон и молча поклонился. Он был уже не молод, но все еще хорошо собой, у него были коротко остриженные светлые волосы, на первый взгляд казавшиеся очень светлыми, но, присмотревшись, можно было увидеть густую седину, грубо вылепленное лицо хранило на себе шрамы былых сражений. Ярко-голубые глаза смотрели спокойно и с печалью.
Даат подошла к нему вплотную и, вспомнив о том, что Мэг-Ти не пожелал самолично снимать обет молчания, сложила пальцы правой руки особым знаком. В свое время она потратила несколько месяцев на то, чтобы натренировать руки складывать этот замысловатый знак. Таким образом, она освобождала послушника лишь от внешнего обета, то есть теперь он мог говорить, но все, что будет сказано ему тем, кто освободил его от обета, разгласить он не сможет – это внутренний обет молчания, по сути – нерушимый.
- Приветствую, сударыня, - сухо сказал послушник.
- Назовите свое имя, - так же сухо ответила Даат.
- Одарион, сударыня, - тон беседы продолжал быть напряженным.
- Могу ли я взглянуть на предписание, выданное вам настоятелем?
- Прошу, - Одарион вытащил из висевшей через плечо холщовой сумки свиток.
Даат развернула пергамент и быстро пробежала глазами. Похоже, стоящей перед ней послушник считался одним из лучших миссионеров города, с него уже трижды снимался обет молчания, он прошел уже половину срока послушания – десять лет. Внушительно. Мэг-Ти действительно ответственно подошел к исполнению просьбы Даат, хоть ему это и претило.
- Что ж, значит вы в моей власти, Одарион, - задумчиво сказала Даат.
- Да, сударыня, - Одарион вновь поклонился. По его лицу невозможно было
прочесть его истинного отношения к предстоящему заданию, хотя не было сомнений в том, что он знал, на что шел.
- Что ж, в таком случае, выслушайте меня внимательно, - начала Даат. – За этим
лесом находится город Додона. У стен города стоят три армии, ваша задача попасть хотя бы в одну из них, узнать численность войск и их боевые характеристики. А также расположение войск. Всех. Ну и… вернуться сюда. Я знаю о замечательной особенности жителей Озерного города – раз взглянув на любой документ, вы можете с точностью до запятой воспроизвести его содержание хоть через день, хоть через десять лет. Десять лет нам не потребуется. Я буду ждать вас на этом же месте через пять дней… С большой пачкой бумаги.
Одарион внимательно выслушал Даат и, утвердительно кивнув, развернулся и исчез в тени деревьев.
Даат только покачала головой, глядя ему вслед. Вздохнув, она отправилась в обратный путь, морщась от мысли, что ей вновь предстоит переправа по ненадежному бревну.

Часть 3. Хорошее место лагерем не назовут.
- Ваше превосходительство, там у поста поймали какого-то странного человека в
голубых одеждах, - запыхавшийся молодой стражник стоял вытянувшись в струнку перед генералом армии – Гларисом Юверусом, - Его одежды похожи на монашеские, но на них нет никаких знаков и я никогда не видел подобных ему.
Генерал сидел за своим рабочим столом в штабной палатке. Генерал был еще относительно молод, но отличался тяжелым характером и очень не любил, когда его отрывали от работы. Гларис медленно поднял голову и тяжелым взглядом посмотрел на дрожащего как осиновый лист стражника. Со лба юноши градом стекал пот, в этот момент ему вспоминались вечерний байки у походного костра о том, как генерал приказал как-то отрезать язык лейтенанту, отвлекшему того от работы. Впрочем, сегодня генерал похоже был в хорошем расположении духа.
- Что этот ваш незнакомец хочет? – мрачно спросил Гларис.
- Проповедовать, ваше превосходительство, - дрожащим голосом ответил стражник.
- Ладно, пойду посмотрю, кого вы там поймали.
Генерал поднялся из-за стола и размял затекшую спину. Стражник поспешил выскочить на улицу. Гларис широким шагом вышел из палатки и двинулся следом за семенящим впереди стражником. Этот юноша вызывал у генерала чувство гадливости, и он даже желал, чтобы в ближайшем сражении стражник погиб. Как герой, разумеется.
Солдаты и офицеры, попадавшиеся им навстречу, вставали по стойке смирно, приветствуя своего генерала. Хотя генерал Юверус и не пользовался любовью своих подчиненных, но они уважали его за разумное планирование боев и отвагу на поле битвы.
Армия стояла лагерем под стенами Додоны, готовясь защищать город от захвата вражескими войсками. Настроение в армии Юверуса царило неоднозначное, кто-то считал, что победа будет за ними, кто-то уповал на милосердие врага, считая битву заранее проигранной. Гларис знал о подобных настроениях и только бессильно злился, какого ж полководца обрадует упадничество в собственном войске?
Они подошли к блокпосту. Между двумя дюжими стражниками спокойно стоял человек. На вид ему было лет пятьдесят не меньше. Глариса насторожили шрамы на его лице, выдававшие в незнакомце воина.
- Представься, незнакомец, - хмуро потребовал генерал.
- Мое имя – Одарион, я послушник Озерного города, - смиренно ответил мужчина.
- Что-то слишком у тебя атлетическая фигура, да и шрамы на лице… Не похож ты на монаха, сударь, - Гларис стремительно выхватил длинный кинжал из ножен и приставил его к горлу незнакомца.
- Я не монах, срок моего послушание истекает через десять лет. Я был воином. Давно. В Озерном городе мы ведем простой образ жизни, много работаем на плавучих полях, нам с не с чего жиреть, - спокойно ответил послушник.
- Это не доказательства, - хмыкнул Гларис. Из-под кончика кинжала, прижатого к горлу послушника, медленно стекла капля крови.
- Подобное доказательство тебя устроит? – Одарион медленно потянулся к карману рясы и извлек оттуда связку странного вида амулетов. На простых кожаных шнурках висели крупные капли из тонкого стекла, внутри их плескалась прозрачная, голубоватая вода. Гларис присмотрелся к ним и даже взял один амулет в руку. От его прикосновения вода в стеклянной капле потемнела, став темно-синей с прозеленью. Генерал убрал кинжал.
- Что ж, я видел такие амулеты, - неохотно признал Гларис. – Надо признать, что ты действительно послушник, иначе с амулетами в твоих руках случилось бы то же самое, что и при моем прикосновении. Насколько я знаю, эти ваши амулеты-проводники терпят прикосновение только избранников города. А моим источникам информации можно верить. Бывали ваши люди в наших армиях, бывали. Впрочем, миссионера Озерного города вживую я вижу впервые.
- Ты знаешь о наших делах, - признал Одарион, - Теперь, после того, как я доказал тебе свое право быть тем, кто я есть, разрешишь ли ты мне провести проповеди в твоей армии?
Генерал оценивающе посмотрел на послушника, в глазах его появился хитрый блеск.
- Почему бы и не рискнуть? – усмехнулся он. – Война против веры? Я против тебя? Не думаю, что ты сможешь увести у меня многих воинов. Сколько времени тебе нужно на проповедь? – генерал не принимал Одариона всерьез, но развлечь солдат стоило, уж слишком многие из них в последние дни предавались тяжким размышлениям о судьбах Додоны.
- В течение трех дней, два часа после рассвета, - смиренно ответил Одарион, сопровождая свои слова легким поклоном. – На рассвете четвертого дня я покину ваш лагерь с теми, кто захочет последовать путем Города моего.
- Много просишь, - ехидно сказал генерал. Все-таки он был молод, ему едва перевалило за тридцать, и до сих пор он сохранил некоторые юношеские замашки.
Одарион поспешно спрятал улыбку. Ему стало интересно, как этот молодой мужчина стал генералом, подобное поведение может быть слишком опасно для полководца.
- Не хочешь ил прочесть проповедь прямо сейчас? – генерал вопросительно изогнул одну бровь.
- Благодарю, не премину воспользоваться твоим предложением, - Одарион смиренно склонил голову. – Только позволь узнать твое имя, генерал.
- Ах да, - спохватился Гларис. – Меня зовут Гларис Юверус.
- Благодарю тебя, надеюсь, твои люди проводят меня в то место, где моя проповедь будет слышна?
- Конечно же, мы предоставим тебе все необходимое, - генерал сделал знак стоявшим поблизости офицерам, внимательно следящим за ходом беседы, и те спешно удалились вглубь лагеря. – Тебя накормят и напоят. И даже выделят отдельную койку в одной из офицерских палаток.
В этот момент, молоденький стражник, принесший генералу весть о незнакомом проповеднике, неловко переступил с ноги на ногу, и песок зашуршал у него под ногами. Взгляд Глариса метнулся в его сторону. Генерал усмехнулся.
- Ты займешь место этого юнца, - тоном нетерпящим возражений произнес Гларис. Юноша сглотнул, представив, что ему придется, как собаке, ночевать на улице, а ночи нынче становились холоднее.
- Как прикажешь, генерал, - спокойно сказал Одарион, послав юному стражнику полный сочувствия взгляд.
- Располагайся, - генерал широко улыбнулся, делая размашистый приглашающий жест. – А вечером жду тебя в своей палатке. Хочу развлечь себя за ужином философской беседой.
- Как прикажешь, - повторил Одарион с поклоном.
На этом генерал посчитал беседу оконченной. Он развернулся и быстро зашагал обратно к штабной палатке, уже погрузившись мыслями в работу. Послушник проводил его долгим взглядом, в котором были печаль и вызов. Когда генерал скрылся из виду, Одарион улыбнулся юному стражнику и попросил его проводить к нужной палатке. Молоденький воин смущенно улыбнулся в ответ, и они тоже пошли вглубь лагеря.

Часть 4. Как упоительны в Додоне вечера.
На лагерь опустились сумерки. Воины разожгли костры, готовя ужин.
В полог штабной палатки тихо поскреблись.
- Входи, - четко скомандовал генерал. Он сидел у накрытого стола. Вместо карт и планов на нем теперь красовалась выбеленная скатерть, подсвечник на семь свечей, блюда жареного мяса и овощей. Генерал потягивал из бокала молодое красное вино в ожидании своего гостя.
Молодой стражник откинул полог, пропуская Одариона.
- Ну, как проповедуется? – полюбопытствовал генерал. – Мои солдаты не очень-то привычны к высоким материям. Им бы сражаться, а не о ваших цветочках-ягодках да манне небесной слушать.
- Ты даже не предложишь мне присесть, генерал? – с улыбкой спросил Одарион.
- Нет, - генерал снова хлебнул из бокала. – Но и мешать не стану.
- Что ж, я вижу ты готовился к моему визиту, стол накрыт на две персоны и принесено дополнительное кресло. Из этого я делаю вывод, что мне все ж стоит занять место и может быть даже разделить с тобой трапезу, - послушник уселся в кресло, не переставая чуть грустно улыбаться.
Генерал усмехнулся, и приглашающе протянул руку в сторону кресла, стоявшего через стол от него.
- Так ты не ответил на мой вопрос. А я не люблю неповиновения, - Гларис расхохотался в голос. – Обычно, своих солдат я вешаю за такие выходки.
- Твои солдаты слушали меня. Этого достаточно. Для проповеди первого дня, - спокойно ответил Одарион, никак не отреагировав на жестокую похвальбу генерала. - Как росток пробивается из земли к солнцу, так и ростки истины в душах людей не в один миг начинают тянуться к свету.
- Солнце – величина непостоянная, - заметил генерал. – Иногда и облако на него находит, и градом росток побивает. Кроме того, любой росток можно выполоть. Главное – вовремя.
- Да, на солнце набегают тучи, но разве от этого оно исчезает безвозвратно? Даже за тучей оно остается все там же в небе, и хоть его свет не так заметен, но ты все же знаешь, что он есть, - Одарион плеснул себе в бокал из кувшина и чуть пригубил вина. Оно оказалось удивительно приятным, легким и освежающим. Одарион знал о коварстве подобных вин, поэтому сразу же отставил бокал в сторону. – Град может побить росток, но зерно будет продолжать лежать в земле и добрый крестьянин сможет вновь оживить его, приложив толику труда. И выполоть росток можно, но тот же крестьянин не станет так расточительно относиться к своим посевам. Он будет заботиться о ростке, так и хороший проповедник не бросит на произвол судьбы души, доверившиеся ему.
- Когда идет война, - прищурился генерал, - никто не думает о том, чтобы сохранить в целости и сохранности ростки. Поля вытаптываются, крестьяне погибают, да и проповедники тоже. Неблагодарное это дело – проповедовать во время войны, очень неблагодарное.
- Да, во время войны тяжело, - согласился Одарион. – Но крестьянин до самой своей смерти думает о своих посевах и заботится о них. А проповедник думает о душах, которые спасает. Проповедник, идя на войну, знает, что рискует своей жизнью, но он готов отдать ее ради тех, чьи жизни и души может спасти. Таково наше призвание. Мое призвание. И не забывай, генерал, давным давно я тоже был воином. И смею заверить тебя, отнюдь не последним. Но война не стала от этого мне ближе и родней. Придя в Озерный город, я взял себе другое имя, чтобы навсегда расстаться с тем убийцей, что жил во мне.
- Да, любопытно было бы узнать о твоем военном опыте, - ядовито сказал Гларис.
- Увы, я не могу рассказывать о своем прошлом. Да и не хочу, - после короткой паузы ответил послушник.
- А что же так? - поинтересовался генерал. - Проповеднику должны доверять целиком и полностью, а это значит, он должен ответить на все вопросы. Откуда ты знаешь, может, я тоже хочу просветлеть в душе.
- Я могу ответить на твой вопрос, но это будет рассказ о совсем другом человеке, чужом и незнакомом мне, - печально ответил Одарион, - но ты ведь хочешь услышать рассказ обо мне, а не сказку, которой тебя потчевали в детстве. Хотя я уверен, что сказки обо мне ты слышал, ведь тебя воспитывали как воина.
- Ну, допустим, я тебе поверил, - неохотно сказал Гларис, делая большой глоток вина. – Но тогда тебе еще меньше веры…
- Ты можешь не верить мне, генерал, но прошлого не изменишь. Оставим эту тему, она неприятна и мне, и тебе, - наставительно ответил Одарион, с неодобрением глядя на стремительно уменьшающееся количество вина в кувшине.
- Нет уж, постой, для меня эта тема родная, - язык генерала начал потихоньку заплетаться.
- Война войной, но время уже позднее, - Одарион встал и вынул из пальцев генерала бокал. – Не пей больше.
- Да как ты смеешь! – генерал резко встал, но покачнулся и рухнул обратно в кресло. – Да, ты прав. Ладно, иди. Продолжим разговор завтра.
- Разведи эти травы в горячей воде, дай настояться десять минут и выпей, тебе станет легче, - с сочувствием сказала послушник, доставая из своей сумки маленький мешочек.
- А не отравишь? – недоверчиво поинтересовался генерал, искоса глядя на своего гостя.
Одарион с улыбкой развязал мешочек, высыпал травы в подвернувшуюся кружку и крикнул наружу, чтобы принесли кипятка. Молоденький стражник торопливо вошел в палатку с дымящимся котелком в руках. Послушник молча указала ему на стол. Тот налил кипяток в кружку и также торопливо удалился. Одарион накрыл кружку тарелкой. Десять минут они с генералом посидели в молчании. Гларис держался за голову, а Одарион внимательно осматривал палатку, пользуясь тем, что внимание его хозяина отвлечено. Когда настой заварился, Одарион первым отпил из кружки и протянул ее генералу. Гларис смерил своего собеседника недоверчивым взглядом, но выпил.
- Полегчало, - удивленно сказал генерал спустя несколько минут.
- Это хороший очищающий сбор. Увидимся завтра генерал Гларис Юверус, - послушник поклонился генералу и бесшумно вышел из палатки. Гларис проводил его долгим задумчивым взглядом.

На следующий вечер зарядил мелкий противный дождик. Офицеры прятались в палатки, солдаты хмуро сидели у костров. В этот день проповедь удалась Одариону куда лучше, несколько солдат и офицеров пришли к нему побеседовать об озерном городе. Одарион знал, что не все из них смогут последовать путем молчаливого смирения, но в глазах некоторых он уже видел их будущее среди плавучих садов города.
В назначенный час послушник пришел в палатку генерала. Гларис сидел все в том же кресле, но перед ним на сей раз не было бокала с вином. Гларис не хотел признаваться себе в том, что с нетерпением ждет вечерней беседы с миссионером.
- Здравствуй, - холодно сказал генерал, пытаясь за напускным безразличием скрыть свой интерес. – Я хочу, чтобы этим вечером ты рассказал мне о твоем Озерном городе.
- Сложно рассказать о городе в двух словах, - задумчиво произнес Одарион. – В городе надо побывать. Высокие здания из розового кварца со стрельчатыми окнами и золотыми шпилями встают прямо из голубой воды. Между зданиями подвешены гладкие помосты из зеленого камня с янтарными перилами, сложная система мостов, крытых галерей и лестниц объединяет весь город; между вечно движущихся плавучих садов бесшумно скользят гондолы. Одни из лестниц спускаются к самой воде. Другие поднимаются на самый верх и их белые резные перила искрятся в лучах солнца. Озерный город издревле был монастырем. Сюда стекались люди всех конфессий и те, кто не исповедовал никакой веры. Здесь их ждали покой и тишина, ибо каждый, приходя в этот город, дает обет молчания. С каждым годом город погружается в тишину и молчание. Дети, родившиеся здесь, говорить просто не умеют. Срок послушания в монастыре тишины длится двадцать лет.
- Красиво говоришь, - усмехнулся генерал.
- Мои слова ничто по сравнению с истинным великолепием города, - скромно ответил Одарион.
- Завоевать вас, что ли… - поддразнил своего собеседника генерал.
- Сомнительно, - скупо улыбнулся Одарион. – Город не так просто найти, но даже если это и удастся твоей армии, город сумеет защититься. Нам позволено применять силу, чтобы защитить свою жизнь. О некоторых особенностях нашей архитектуры я тебе уже сказал. Как ты думаешь нападать?
Генерал несколько минут подумал, потер переносицу. Одарион спокойно наблюдал за его терзаниями. Гларису явно было не слишком удобно, он кидал на послушника настороженные взгляды.
- А расположение зданий каково? – решил наконец уточнить Гларис.
- От центра по спирали. Четыре сторожевые башни на некотором удалении, - ответил Одарион, чуть улыбаясь. – И не забывай, генерал, в монастырь приходит множество уставших от сражений. Поэтому организовать защиту можно в считанные часы.
- Согласен, убедил, - генерал поднял руки и шутливо поклонился миссионеру, - сдаюсь, сдаюсь… Да и нет нужды в том, чтобы завоевать город-монастырь. Что с вас монахов возьмешь…
- Кроме мудрости, - подхватил Одарион. Генерал смерил его хмурым взглядом, Гларис не любил, когда его перебивали, и любой другой поплатился бы за проступок, но что-то заставило генерала промолчать. Может быть то, что Одарион вызывал доверие, этому человеку хотелось рассказывать о себе, зная, что он выслушает внимательно, с участием.
- Да, монастырям положено копить знания, - устало ответил генерал.
- А воинам пристало побеждать, - улыбнулся Одарион. – Но и поражение нужно принимать с благодарностью, ибо это тоже урок. Порой лучший, чем победа.
- Не понимаю, что хорошего ты находишь в поражениях, - буркнул Гларис.
- Порой, проиграть с достоинством значит гораздо больше, чем победить, - задумчиво сказал послушник, - Поражение учит нас уважать противника. Мы должны понимать, что не всесильны, и может найтись сила превосходящая нашу. Поражение учит нас смирению и в то же время стойкости. Сохранить присутствие духа, не сдаться, остаться верным себе и долгу – это внутренняя победа, победа над собственными демонами. Поверь, генерал, победы развращают дух человека. Я знаю это, я не терпел поражений и я устал от побед. Много почестей, много лести, все блага мира к твоим услугам, но однажды придет тот, кто заменит тебя, и ты не сможешь ему ничего противопоставить, ибо душа твоя давно источена червем гордыни.
- И все же, я предпочитаю побеждать, - тихо ответил Гларис, вглядываясь в пламя свечи, стоявшей на столе перед ним. – Что бы ты не говорил, но победителю прощается все.
- Ты просто боишься, что однажды будешь побежден. Ты стараешься не ввязываться в безнадежные битвы из-за этого страха, - Одарион не сводил внимательного взгляда с лица Глариса. – Ты уже проиграл. В своей внутренней войне, ты уже находишься в плену у страха.
- Не думаю, не знаю, - на лицо генерала опустилась тень, глаза затуманились, - Оставь меня. Я хочу подумать.
Одарион встал и тихо вышел из палатки. Гларис не сводил остановившегося взгляда с маленького трепещущего огонька.

Погода исправилась, и у вечернего костра вновь зазвучали походные песни. В третий, последний день проповеди восемь человек приняли решение уйти в Озерный город. Это была не великая потеря для армии. Среди этих восьми не было офицеров или сколько-нибудь значительных воинов, в основном старые солдаты, которых держали в армии из уважения к былым заслугам, да несколько желторотых юнцов, так и не успевших толком повоевать. Среди них был и тот молодой стражник, что встретил миссионера у входа в лагерь, а после отдал свое место в палатке. Одарион договорился с начальниками будущих послушников и следующим утром на рассвете они должны были покинуть лагерь.
Вечером третьего дня Одарион пришел к генералу на последнюю беседу. Гларис ждал его, нетерпеливо расхаживая вдоль стола.
- Я ждал тебя, - сказал генерал, усаживаясь в кресло при появлении своего гостя. – Как твои успехи, скольких воинов ты меня лишаешь?
- Их всего восемь, генерал, - послушник с поклоном занял свое место.
- Твои успехи невелики, - отметил Гларис.
- Наоборот, генерал. Это радость, когда удается найти людей, готовых сразиться с самими собой, - Одарион скупо улыбнулся, ловя на себе внимательный и жадный взгляд Глариса. – Мало кто способен на это. Потому что эта слишком долгая битва и слишком мучительная. Редко кто вступает в этот неравный поединок. Они будут послушниками двадцать лет, но и тогда их победа над собой не станет окончательной. Эта война будет длиться всю жизнь.
- Для тебя твое служение тоже война? – спросил генерал, он смотрел на послушника как ребенок на сказителя, рассказывающего удивительные истории.
- Я не умею ничего, я умею только воевать, - признал Одарион, - но война за себя и против себя иное…Сложно объяснить. Мой наставник несколько лет объяснял мне суть, я не смогу превзойти его и рассказать тебе все за несколько часов.
- Хоть попробуй, - в голосе генерала прозвучала смутная боль, спрятанная где-то очень глубоко на дне души, боль мальчика вдруг брошенного во взрослую жизнь, сумевшего справится, выжить, но так и оставшегося, по сути, ребенком, нуждающимся в наставнике.
- Гларис, - послушник вздохнул. – Я не тот, кто нужен тебе. Не тот и не в то время.
- Я хочу попробовать, - в голос генерала вернулась твердость.
- Хорошо. Ты прикоснешься к амулету, если тот станет прозрачным – значит, ты готов прийти в город, если же нет – то твои дела в мире еще не окончены, - Одарион достал прозрачную стеклянную слезу, наполненную водой.
Генерал потянулся к амулету. Его рука остановилась в нескольких миллиметрах от слезы, Гларис посмотрел в глаза послушнику, ища поддержки. Одарион кивнул ему, подбадривая. Пальцы Глариса сомкнулись на амулете. Вода на миг осталась прозрачной, а потом потемнела, став синей. Генерал отдернул руку и прижал к груди, будто обжегшись. Глаза его расширились, в них застыли подступающие слезы, взгляд был растерянно-вопросительный. Так смотрит бездомная собака, которую поманили костью, а потом захлопнули дверь перед носом.
- Почему? – тихо спросил генерал отодвигаясь.
- Город не принимает тебя. Ты побежден своей жаждой славы, - спокойно ответил Одарион, убирая амулет.
- Нет. Я сказал, нет, - генерал вскочил и стал резко выдергивать ящики из своего рабочего стола. На пол посыпались документы. – Это мой долг. Все это! Слышишь!
- Успокойся, Гларис, - Одарион подошел к генералу и обнял того за плечи. Гларис попытался дернуться, но понял, что из крепких рук послушника ему не вывернуться, а извиваться будто нашкодивший поваренок, которого схватил за ухо начальник, ему не хотелось. Он покорно опустился в кресло, к которому его подвел Одарион. – Успокойся, мальчик, твое время еще не пришло.
Послушник стал собирать документы, мельком просматривая каждый из них, его цепкая память отмечала все детали схем и списков. Собрав рассыпанные бумаги, послушник аккуратно сложил их и убрал в стол. Генерал сидел в кресле, рассеяно глядя на Одариона. Наконец тот закончил убирать документы и снова сел напротив Глариса.
- Это нечестно, - тихо сказал генерал.
- Поверь, мальчик, твое время наступит однажды, - мягко ответил Одарион, в голосе его было столько заботы и участия, что генерал невольно улыбнулся. – Я вижу в тебе метания, ты ищешь себя, но и боишься ошибиться. Ищи, ищи пока есть время и силы, а потом приходи к нам, когда в тебе уже не будет страха и сомнений в выбранном пути. Я верю, что однажды и ты станешь послушником города.
Генерал ничего не ответил, глаза его были грустными и странно глубокими, как бывает, когда человек смотрит внутрь себя, ему было нечего сказать.
- Помнишь, в первый вечер мы говорили с тобой о зернах, из которых вырастают прекрасные растения? – генерал кивнул словам миссионера. – В тебе есть зерно и сейчас только от тебя зависит погибнет оно или разрастется. У тебя все будет хорошо, генерал, хватит еще на твой век побед.
- Да, конечно, - Гларис неопределенно махнул рукой, - Но сегодня я потерпел поражение.
- Нет, друг мой, нет, - Одарион покачал головой. – Сегодня ты сделал первый шаг по долгому пути познания себя.
- Я приду проводить тебя завтра утром, - сказал генерал, отворачиваясь, ему не хотелось, что послушник сейчас видел его лицо. Одарион спрятал улыбку, он прекрасно понимал, что сейчас творится в душе этого молодого генерала, и знал, что вмешиваться не стоит. Даст Бог, они встретятся когда-нибудь в городе, и может быть Одарион станет наставником нового послушника. Но все это будет гораздо позже.
- Прощай, генерал, - послушник положил руку ему на плечо. Гларис искоса взглянул на широкую ладонь миссионера. Одарион убрал руку и молча покинул палатку.

Они уходили в предрассветных сумерках. Генерал вышел их проводить, как и обещал. Восемь человек расходились в разные стороны, у них на груди висели амулеты-поводыри Озерного города, они приведут их в монастырь каждого своей дорогой. Послушник уходил вместе с ними, направляясь в лес, генерал следил за его голубой мантией, пока та окончательно не затерялась в тени деревьев. Генерал вздохнул и пошел обратно в свою палатку. Он поймал себя на том, что почувствовал облегчения, видя, как уходит молоденький стражник, который вызывал у него такое неприятное чувство гадливости.

Эпилог.
- Опять это проклятое бревно, - с досадой буркнула Даат, глядя на переправу через ручей, - Когда же кончится это акробатика?..
Женщина преодолела ручей, не переставая тихо ругаться. Наконец она вновь оказалась на той же поляне, что и несколько дней назад. Как и в прошлый раз ее ждал послушник Озерного города. Лицо Одариона было хмурым, он исподлобья смотрел на Даат.
- Я выполнил твое задание, - тон послушника был далек от почтительного.
- Замечательно, - Даат улыбнулась.
- Давай бумагу, - попросил Одарион, не утруждая себя излишней вежливостью.
Даат подала ему кипу бумаги и перо с чернильницей. Послушник углубился в записи, Даат не стала ему мешать и просто прогулялась по полянке в ожидании, когда Одарион передаст ей информацию.
- Готово. Держи, - послушник подал женщине исписанные листы бумаги. Даат взглянула на них и брови ее поползли вверх.
- Однако… - протянула она. – Замечательно, просто замечательно. Возвращайся в город.
- Не сомневайся, вернусь, - сухо ответил Одарион.
Даат убрала бумаги и стала складывать пальцы обратным знаком, налагающим обет молчания.
- Ты вынудила меня к бесчестному поступку. И ты ответишь за это когда-нибудь, - только и успел сказать Одарион, перед тем, как обет вновь сковал его речь.
Даат посмотрела на Одариона долгим печальным взглядом.
- Я знаю, послушник. Я знаю.

0


Вы здесь » Страна Энегг » Про заек » Все мы писали понемногу, чего-нибудь и как-нибудь